Детям было хуже, чем взрослым! Они не понимали, что происходит: почему нет папы, почему мама постоянно плачет, почему постоянно хочется есть, почему по визгу сирены надо бежать в бомбоубежище ... Много детского почему? Но детским чутьём они понимали, что в их дом пришла большая беда. Город жил, сражался и ковал оружие для грядущей победы. Вместе со взрослыми встали на защиту любимого города дети и подростки Ленинграда. Они встали к станкам на военных заводах, дежурили и тушили зажигательные бомбы на чердаках, выращивали овощи на полях совхозов, ухаживали за ранеными и больными, воевали в партизанских отрядах. Более пяти тысяч ленинградских подростков за мужество и героизм, проявленные в дни блокады были награждены медалями за оборону Ленинграда.

Когда в сентябре 1941 года замкнулось блокадное кольцо, в Ленинграде оставалось четыреста тысяч детей – от младенцев до школьников, и вплоть до декабря 1941 года по Ладоге пробивались к Ленинграду буксиры с баржами. К этому времени Военный совет фронта уже сделал все для подготовки будущей «Дороги Жизни». 21 ноября 1941 года пошел, потянулся по первому льду конный обоз, вскоре пошли и автомашины, 60 автомашин двинулись к восточному берегу озера за мукой. Ленинград стал получать хлеб. Но потребовались недели и месяцы, пока на карточки стали выдавать не 125 граммов, а 200 граммов, а потом – 300 граммов. Хлеб подвозили, пробиваясь через вьюги, минуя ледяные полыньи и трещины, машины из Кобоны.

«Дорога Жизни» не сразу могла восполнить тающие запасы продовольствия в городе. Страна слала Ленинграду все что могла. Эшелоны с подарками, партизанские обозы ростков. Естественно их хотели сберечь в первую очередь, стремились укрыть от обстрелов и бомбёжек. Всесторонняя забота о детях и в тех условиях была характернейшей чертой ленинградцев. И она же давала особую силу взрослым, поднимала их на труд и на бой, потому что спасти детей можно было, только отстояв город. А назад, из Ленинграда, машины увозили матерей с детьми. Самых бедственных. Двадцать тысяч солдат, офицеров, вольнонаёмных обслуживали «Дорогу Жизни». Они делали всё, что могли, да ещё и то, что невозможно в обыденной жизни. Героизм этих людей составляет одну из прекрасных страниц истории Великой Отечественной Войны.

Они были герои – каждый опять-таки по-своему, своим отдельным ,неповторимым поведением. Весной 1942 года в опустевшие, обезлюдевшие цехи предприятий пришли тысячи детей и подростков. В 12-15 лет они становились станочниками и сборщиками, выпускали автоматы и пулеметы, артиллерийские и реактивные снаряды. Чтобы они могли работать за станками и сборочными верстаками ,для них изготавливали деревянные подставки.

Когда в канун прорыва блокады на предприятия стали приезжать делегации из фронтовых частей, бывалые солдаты глотали слезы, глядя на рабочие плакатики над рабочими местами мальчишек и девчонок. Там было написано их руками: «Не уйду, пока не выполню норму!».

Вот два примера, защиты и дежурство, работы детей в блокадном городе. Это были не очень хорошие мальчики. Во дворе и в доме их не очень любили, все озорство – выбитые стекла, поврежденные двери, запачканные стены – приписывалось им. Если они играли в лапту, то шум поднимали такой, будто дом горит. А когда ребята стали увлекаться голубями, то управхоз заявил, что «он скоро поседеет».

Мальчики бегали по крыше пятиэтажного дома, как по панели, и ошеломленным жителям казалось, что они вот-вот рухнут на землю. Старшему из них было тринадцать лет, и прозвище его было «Крокодил». Младшему было одиннадцать, и дразнили его так: «Мячик». Пришла война. Впервые ее недели мы как-то забыли о шумном отряде ребят. Но скоро поняли – ребята работают! Да еще как! В ряде случаев без них просто обойтись нельзя. От «Крокодила» до «Мячика», или, говоря точнее, от Коли Кузнецова до Миши Зайцева, все ребята с той же силой увлечения, которой отличались их игры, стали служить делу – серьезному, настоящему делу. Быстрые исполнительные связисты, неутомимые носильщики, – это они снабжала чердаки песком и водой. Но вот наступили страшные дни. Наш район фашисты бомбили с тупой и бессмысленной жестокостью. И бывший управхоз, ныне начальник объекта, опять заявил, что ребята доведут его до седых волос. «Не загнать их в бомбоубежище», – жаловался он. – «Едва отвернешься – они уже на чердаке. Поговорите с ними!».

И мы поговорили. – «Что я, грудной ребенок, что ли?» – сказал нам Крокодил, он же Коля Кузнецов. – «Все стоят на своих местах, а нам в нору забираться? Отец с фронта пишет: не бойся ничего».

«А я буду трусить? Раз мы не боимся, зачем же вам прятаться?» – поддержал его Миша Зайцев. «Весь народ защищается, а нам отсиживаться?» – продолжал Коля. – «Читали: девочка пятнадцати лет затушила четыре зажигательные бомбы? И мальчик вместе с дворником тоже. А мы, значит, не можем? Нас потом спросят: что вы делали? А мы скажем: прятались. Весь народ поднялся, а мы, значит, не народ?» – «Мы тоже народ. Мы тоже ленинградцы!» — поддержал его Миша Зайцев. И с огромным трудом, общими усилиями добились мы лишь того, что ребята дежурят теперь во время тревог не на чердаке, а внизу, под основательными, надежными сводами лестничной клетки. И во дворе и в доме теперь уважают и хвалят ребят. Это настоящие дети Ленинграда, плоть oт плоти, кровь от крови своих отцов и старших братьев. Они говорят: мы – народ.

И это так и есть; они – народ, они – будущее народа. В шестнадцать мальчишеских лет. Когда началась война Лене Голикову исполнилось пятнадцать лет. В шестнадцать – было это в марте сорок второго года — он стал партизаном. Сначала ему отказывали. Дескать, не можем ребятню набирать. У нас ведь не пионерский отряд... Но что поделаешь с этим пареньком, если он уж пришел в лес? Через месяц – в апреле – во время атаки вражеского гарнизона все увидели, что Леня Голиков храбро дерется. А вскоре поняли, что в разведке он просто незаменим. Однажды в лес пришла женщина и рассказала партизанам, что в деревне Сосницы появилась немецкая воинская часть. Что это за часть, каковы её численность, вооружение, женщина сказать не могла. Командир послал в Сосницы Голикова. Босой, в поношенной рубахе, он, как ни в чем не бывало, ходил по деревне. Вернувшись, рассказал командиру, что видел пушку. Возле сарая стояла автомашина, на которую грузили ящики со снарядами. У школы Леня увидел несколько легковых машин и мотоциклов. Нетрудно было догадаться, что здесь разместился штаб. В ту же ночь партизаны напали на немецкий гарнизон. Леня Голиков был в группе, наносившей удар по штабу. Автоматной очередью он скосил гитлеровцев, выскочивших из дверей школы, и первым ворвался туда. Три фашиста стреляли через окна. Они не слышали шагов партизана. Двух Леня снял молниеносно. Третий успел броситься на пол и выстрелил в Голикова. Леня метнулся в сторону, упал.

Гитлеровец решил, что партизан убит, и поднялся. Короткая очередь навсегда уложила врага. Из ночного налета Леня возвращался с трофеями. Он тащил связку бумаг, захваченных в школе. Над ним даже посмеивались: «Не иначе, как в писаря метишь. Гляди, сколько бумаги сгреб». В партизанском штабе Леню похвалили за «бумажные трофеи». Это оказались важные документы. Но особую похвалу он заслужил, когда 13 августа 1942 года принес в отряд большой кожаный портфель.

Отряд в это время действовал в районе дороги Псков–Луга. Леня был в разведке: наблюдал за шоссе, запоминал, какой груз везут машины. Вдали показался легковой автомобиль. Леня заметил человека в белом кителе. Не иначе как ехал какой-то большой начальник. Под колеса автомашины полетела граната. Взрыв слился с автоматной очередью. Проехав по инерции метров двадцать, автомобиль замер. В глубине машины мелькал белый китель. Пытаясь открыть заклинившуюся при взрыве дверцу, немец бил в нее плечом. Наконец, дверца распахнулась. Фашист выскочил из автомобиля и побежал. Голиков бросился следом. Что было сил крикнул. Немец бежал, размахивая большим портфелем. На ходу обернулся. Увидев в руках врага пистолет, Леня пригнулся. На выстрел ответил длинной очередью... Подскочил к лежавшему на земле гитлеровцу, схватил портфель. Взгляд скользнул по золотым погонам, полоскам орденских ленточек на кителе. «Важная птица», – подумал Леня. Хотел было захватить с собой китель, но нельзя было терять время, – каждую минуту на дороге могла показаться машина. Он сорвал погоны, – возможно, хоть по ним определят чин этого немца. Погоны, однако, оказались ни к чему. Когда переводчик разобрал бумаги, выяснилось, что портфель принадлежал действительно «важной птице» – генерал-майору инженерных войск Виртцу. Он вез в Лугу секретные документы. Командиру Леня сказал, что в машине был еще и чемодан: «Может быть, принести, а вдруг в нем что-нибудь интересное». Командир улыбнулся: «Думаешь, так он и ждет тебя на дороге?». «А он не на дороге», – ответил юноша. – «Я его в кусты увалок. Разрешите сходить?». Вечером в сопровождении двух партизан Голиков пробрался к тому месту, где был перехвачен генерал Виртц. Вернулся Леня мрачный. «В чемодане одна чепуха: рубашки, халаты... Пригодится только вот это», — и он протянул командиру баночку с солью. Воевал Леня меньше года. Погиб в бою.

Но сделал он за это время много — взорвал два железнодорожных и двенадцать шоссейных мостов, сжег три склада, уничтожил девять автомашин с боеприпасами, истребил около восьмидесяти оккупантов. В сорок четвертом году, когда народные мстители вошли в Ленинград, все узнали о Лене Голикове. В газетах появилось полное имя и даже отчество юного партизана. Тем, кто знал мальчика, это показалось странным, непривычным. Лепя Голиков и вдруг – Леонид Александрович, но в указах по-другому не пишут. Голикову присвоили звание Героя Советского Союза. Именно тогда его впервые назвали Леонидом Александровичем. А вот новая улица в Ленинграде все-таки называется просто улицей Лени Голикова.

Среди обвинительных документов, представленных на Нюрнбергском процессе, была маленькая записная книжка ленинградской школьницы Тани Савичевой. В ней всего девять страниц. Из них на шести – даты. И за каждой – смерть. Шесть страниц – шесть смертей. Больше ничего, кроме сжатых лаконичных записей: «28 декабря 1941 года. Женя умерла... Бабушка умерла 25 января 1942-го, 17 марта – Лека умер, дядя Вася умер 13 апреля. 10 мая – дядя Леша. Мама – 15 мая». А дальше – без даты: «Савичевы умерли. Умерли все. Осталась одна Таня».

И так искренне и сжато поведала людям о войне, принесшей столько горя и страданий ей и её близким, двенадцатилетняя девочка, что и сегодня перед этими строчками, старательно выведенными детской рукой, останавливаются потрясенные люди разных возрастов и национальностей, вглядываются в простые и страшные слова. Дневник сегодня выставлен в Музее истории Ленинграда, а его копия в витрине одного из павильонов Пискаревского мемориального кладбища. Не удалось спасти и Таню. Даже после того, как ее вывезли из блокадного города, истощенная голодом и страданиями девочка уже не смогла подняться.

Трагедия этой семьи типична для блокадного Ленинграда: сколько погибло от голода людей, сколько вымерло семей.

Главным подвигом юных жителей города была учеба. Тридцать девять ленинградских школ работали без перерыва даже в самые тяжёлые зимние дни. Это было невероятно трудно из-за морозов и голода. Вот что было написано в отчете одной из таких школ – 251-й Октябрьского района: «Из двухсот двадцати учащихся пришедших в школу третьего ноября, систематически продолжали занятия 55. Это одна четвёртая часть. Недостаток питания сказывался на всех. В декабре – январе умерло одиннадцать мальчиков. Остальные мальчики лежали и не могли посещать школу. Остались только девочки, но и те еле ходили». Но учеба шла. Шла и пионерская работа. В том числе сбор подарков – папирос, мыла, карандашей, блокнотов для бойцов Ленинградского фронта. А весной у школьников началась «огородная жизнь».

Источник: www.leningradpobeda.ru